Отрывок из романа Анны Гавальды «Матильда»

Книгами Анны Гавальды зачитывается весь мир, миллионы поклонников по всему миру сравнивают писательницу с другой известной француженкой – Франсуазой Саган. В новом романе Гавальды речь идет о молодой девушке Матильде. Она бросила институт ради не слишком интересной работы, снимает квартиру с подругами. Матильда уверяет всех, что счастлива. Ей удается убедить других, но не себя. Однажды в кафе она забывает сумочку, спустя некоторое время неизвестный молодой человек возвращает ее. А Матильда решает изменить свою жизнь. FashionTime.ru эксклюзивно публикует отрывок из новой книги Анны Гавальды «Матильда». Приятного чтения!   

Начать наступление, вот что требовалась. Атаковать. Двигаться. Двигаться к нему. Светиться, улыбаться, шутить, строить из себя старую приятельницу, которая просто проходила мимо, сестренку из провинции, заблудившуюся в большом городе, «матушку Мишель, потерявшую своего кота» или же просто легкомысленную девицу в зависимости от того, кто перед тобой. И еще требовалось рано вставать. Потому что на помощь зала рассчитывать не стоило. Метрдотели, официанты на террасах и в помещении, уставшие еще до того, как натянули сво рабочие жилетки, маленькие начальники, которые выпендривались как могли, — все эти люди кардинально менялись в зависимости от того, работали они или нет. Они становились любезными, только когда надевали свою спецодежду и начинали охоту за чаевыми, а в трениках и с пылесосом в руках так и норовили заехать по лодыжке.

Требовалось рано вставать и находить служебный вход. Заднюю дверь. Вход для артистов и поставщиков. Такую кривенькую, невзрачную дверь, застопоренную чем попало — ящиком из-под фруктов, пустой баночкой из-под крема или огромным бидоном масла, — которой пользовались всякие пакистанцы, шриланкийцы, конголезцы, котдивуарцы, филиппинцы и прочие граждане United Colors of Life de Merde, выплескивавшие мыльную воду, но время от времени там можно было заметить и более щекастых зомби, с более светлой кожей. Эти обычно потирали лицо, имели достаточно средств, чтоб не крутить самокрутки, и курили готовые сигареты, прислонившись к стене и опираясь о нее одной ногой, в одиночестве или в компании, все более молчаливые к концу дня.

Свежие как огурчики на перерыве в 8 утра, более спокойные к 10, готовенькие к 15, и, как ни парадоксально, оживавшие к закрытию, и вот тогда снова возобновлялась болтовня. Вместо того чтобы расходиться по домам, они трепались, смеялись, снова прокручивали события дня, задирали друг друга, как раз чтобы выпустить пар и дать стрессу время раствориться в ночи. За несколько дней... теперь уже ее поисков, а не завоеваний (она перестала умничать) Матильде все это открылось. Целый мир... Она также поняла, что одно только имя никуда ее не приведет, что большинство этих странных типов знали друг друга только по фамилиям, и всякий раз, когда она спрашивала какого-то Жан-Батиста, на нее смотрели с таким сожалением, будто она просила сердитого мсье, только что закрывшего школьные ворота, принести ей ее игрушку.

Еще Жан-Ба — куда ни шло, но Жан-Батист нет. Это слишком длинно. Когда она натыкалась на посудомойщика и понимала, что всех ее познаний в английском, бенгали, сингальском, тамильском и она-уж-не-знала-в-каком-еще не хватит, чтоб достучаться до собеседника, то кивала на кухню и, наугад согнув один из пальцев левой руки (она уже не помнила, какого именно пальца не хватало), другой рукой изображала солидное пузо, а иногда даже показывала вихор на затылке. Те немногие, кто не принимал ее за сумасшедшую, качали головами и разводили руками. Уходя она слышала, как они шептались между собой:

— Avaluku ina thevai pattudhu? (Чего она хотела?)

— Nan... seriya kandupidikalai aval Spiderman parkirala aladhu Elvis Presley parkirala endru... (Ну... Я не очень понял, она искала то ли Человека-паука, то ли Элвиса Пресли...)

— Aanal ninga ina pesuringal? Ina solringa, ungaluku ounum puriyaliya! Ungal Amma Alliance Francaise Pondycherryla velai saidargal enru ninaithen! (Но что ты снова городишь? Хочешь сказать, что ничего не понял, да! А я-то считал, что твоя мать работала в ≪Альянс Франсез≫ в Пондичерри!)

— Nan apojudhu... orou chinna kujandai... (Ну ладно тебе... Я был еще маленький...)

Пару раз ей заявляли Жан-Батиста, но Жан-Батист оказывался не тот, а однажды утром ей даже предъявили парня с и впрямь укороченными руками, но это тоже был не он. Новости по кухонному радио распространялись быстро, и дней через десять ее уже нередко встречали такими словами:

— Ничего не говорите. Вы та, которая ищет однорукого повара, ведь так? Ха-ха, нет, у нас таких нет...

Она превратилась в своеобразное развлечение. Утренний перерыв на шоколадку. Сумасшедшая на велике, которая что-то вычеркивает в своем блокноте и попутно стреляет у вас сигаретку или, наоборот, угощает своей. В итоге она тоже развлекалась. Ей нравились эти вечно спешащие молодые люди, не слишком разговорчивые, но бодрые. Всегда бодрые. Ее особенно завораживали самые молодые. Отдавали ли они себе отчет, что именно в этот момент их жизни между ними и их товарищами из обычного мира, с «гражданки», начинал образовываться ров?

Она ставила будильник на пять утра, принимала душ с минимальным напором воды, чтобы не разбудить сестер, складывала в сумку свои карты и с рассветом погружалась в Париж, в самый разгар летнего солнцестояния. В заспанный розоватый Париж доставщиков, установщиков рыночных стендов и пекарей. Она заново открывала для себя виды, бульвары и авеню, по которым раньше, примерно в то же самое время, обычно возвращалась домой никакая, на автопилоте, ковыляя зигзагами и то опираясь на руль своего велика, то удерживаясь за него, как за противовес.

Ей нравились сонные потягивания, нахальная нега, откровенная и волнующая расслабленность этого города, который ее бедные маленькие глаз-ки, опухшие от усталости, алкоголя и миксоматоза анонимных меланхоликов, так давно не видели, и который, чего уж там говорить, сколько над ним ни бились, был прекрасен как божий день.

Как же вокруг было красиво... Она чувствовала себя туристкой, прогуливаясь, как на экскурсии по собственной жизни. Она стремительно неслась вперед, играла с водителями автобусов, лихо обгоняла тихоходов на тяжелых прокатных великах, следовала по следам барона Османа, оставляя позади простонародную часть (вернее то, что от нее осталось) площади Клиши, ехала вдоль все более богатых домов, приветствуя красивую ротонду в парке Монсо, и каждое утро она задавалась вопросом, кто же тут жил, в этих фантастических частных особняках, и эти полубоги, отдавали ли они себе отчет в том, насколько им повезло, она завтракала в разных кафешках, видела, как цены ползут вверх по мере того, как уменьшается цифра округа, смотрела на людей, листала «Паризьен», садилась спиной к телевизору, слушала разговоры за стойкой бара, приобщалась к хвастливым, пустым, звонким и/или выигрышным прогнозам по лошадиным ставкам тьерсе и футбольной таблице, делала свои ставки, если было по душе, и потом быстрее крутила педали, нагоняя упущенное время.

На спусках покрывалась «гусиной» кожей, а на подъемах ее бросало в жар... Верила. Верила крепко-накрепко. Придумывала себе жизнь, играла со своим одиночеством, сочиняла себе кино, представляла себя Матильдой из «Долгой воскресной помолвки» 25, искала абсолютно некрасивого парня, который хотел ей понравиться, однажды ночью он сам поведал ей это на ушко, и даже если она его не найдет, даже если все это лишь очередная глупость в стране под названием «Скажи Жизни Да!», это тоже нестрашно, в любом случае он уже преподнес ей великолепный подарок — дал почувствовать себя на ногах, решительной, ранней пташкой и уже одно это... было слишком щедро.

По крайней мере, все то время, когда она рано вставала по утрам, ей как будто принадлежал весь мир. Принадлежал? Другим! Вот уже почти три недели, как она встает ни свет ни заря и таким вот образом прогуливается, при этом продолжая работать, старается ложиться пораньше, почти ничего не ест и засыпает разочарованная. Это... мучительно. Матильда вздохнула. И что это она себе опять вообразила? И что за гнусный рататуй подсовывал ей снова Купидон? Эй, толстозадый, ты там? Что это опять за дрянное рагу?

Все места, на которые она рассчитывала и которые ее вдохновляли, все советы, рекомендации, вся эта шумиха, передававшаяся от одного служебного входа к другому, все эти пожелания удачи и «Говоришь, на лезвиях были как будто бы ореолы? Это японские штучки, это... будь я на твоем месте, я бы начал с японских заведений», да, все эти ценные подсказки и иллюзорные надежды, все эти подробнейшие описания и настолько невозможные вопросы («Простите, мсье... я ищу повара, вот... уф... не знаю его фамилии, но он... уф... немного упитан... вам это кого-нибудь напоминает?»), все эти вытаращенные глаза, грустные покачивания головой, разведенные руки, вежливые и злые отказы, вся эта изнанка жизни, пробуждения ни свет ни заря и постоянные разочарования, все это, все, все было бесполезно. Матильда колебалась.

Но где же он прятался, черт его подери? Работал ли он вообще в этом районе? Или он был поваром-любителем? Или же работал в столовой? Где-нибудь на предприятии? Или же он вообще не повар, а увешанный ножами опасный мифоман? Или же милый мечтатель, непоследовательный в своих грезах? И почему он ей так и не перезвонил? Потому что разочарован? Оскорблен? Злопамятен? Или забывчив? Потому что он не умеет читать? Потому что она пришлась ему не по вкусу или же он посчитал, что она по-прежнему живет со своим рифмоплетом? Матильда сомневалась.

Да и потом... существует ли он? Существовал ли он вообще? Быть может, она все придумала. Быть может, письмо уже долгие годы лежало не в конверте. Быть может, его гораздо раньше прочел кто-то другой или другая. Быть может... Быть может, слова снова ее поимели...

Кстати, по поводу слов... она и забыла и только сейчас вспомнила, что ведь это здесь, именно на этой улице много лет тому назад ее начинающий писатель как-то раз зимним вечером сильно побледнел. Он побледнел и разволновался, потому что узнал вдалеке силуэт пожилого человека, входившего в крутящиеся двери отеля напротив. Он побелел, схватил ее за руку, помолчал какое-то время и наконец выдал, восторженно просклоняв на все лады: «Бернар Франк? Это был Бернар Франк? О- ля-ля... Бернар Франк... Ты представляешь? Это был Бернар Франк!»

Нет, она не представляла, она замерзла и хотела поскорее в метро, но ее растрогал его потрясенный вид:

— Ты хочешь туда пойти? Ты хочешь с ним поздороваться?

— Я на это неспособен. К тому же, ты знаешь, это роскошный отель... У меня не хватит денег угостить тебя даже оливкой...

И всю дорогу он только об этом и говорил: о философии Бернара Франка, о его культуре, о великолепных книгах, которые он написал, о его стиле, о его флегматичности, о его элегантности и так далее и тому подобное. Волнение, ломаный язык, бормотание, неудержимый поток речи экзальтированного писаки, акт второй, сцена третья. Она рассеянно слушала его лепет, подсчитывая, сколько станций им надо еще проехать, а потом, в какой-то момент, он добавил, что эта тень в белом шарфе была лучшим другом Франсуазы Саган, что они вместе были молоды, богаты и прекрасны, вместе читали, писали, танцевали, играли в казино и кутили, и вот это ей запомнилось, и то, как она тогда размечталась.

В подземном туннеле тем ледяным ноябрьским вечером она прижалась носом к окну, чтобы не видеть своего блеклого отражения, и задумалась о том, каково это тусовать с Саган... Да, ей бы этого хотелось, и теперь она сожалела о том, что ей не хватило смелости последовать за ним в его роскошный мир. За ним... За другом Гэтсби...

Молча, держась за руки, они ехали в тот вечер по девятой ветке метро, предаваясь своим сомнениям, мечтам и сожалениям. На следующий день Бернар Франк умер. Здравствуй, печаль. Матильда резко затормозила. Роскошные отели... Она забыла про отели... Ну и шляпа. Поставив ноги на землю и облокотившись о руль, она засмотрелась на консьержей, пританцовывавших вокруг изысканных машин с номерными знаками разных налоговых гаваней, в который уж раз с изумлением отдавая дань уважения пронырливости и всемогуществу жизни. Потому что именно там его надо было искать... Конечно, именно там. За этим величественным фасадом, в каменном особняке, к которому и не подступишься, на улице Фобур-Сент-Оноре, носящей имя святого чудотворца и покровителя всех гурманов.

Он был там, и она вынуждена была признать, что и тут слова снова правили бал. Слова их познакомили, слова их разлучили, и слова снова сводят их вместе. Так что это правда: литература — это круто, а Матильда не всегда бывает права. Она с облегчением признала свои заблуждения, и ее разрушительная первая любовь наконец нашла свое оправдание: неважно, что писатель преподнес ей слова с большей нежностью, нежели любил ее, зато он сдержал свое обещание. Почти семь вечера. Неудачный момент для встречи на кухне... Ладно... Она вернется. Она удалялась со спокойной душой и, опираясь на своего старенького Жанно, любовалась собственной улыбкой во всех витринах квартала до самого перекрестка с улицей Руаяль. Конечно, это было бесценно, не всегда свидетельствовало о хорошем вкусе и частенько не получалось, но все равно... улыбаясь, она выглядела прекрасно.