Кино недели: «Разомкнутые объятия»

 

 

 

В основе сюжета — история о режиссере-сценаристе Матео Бланко, который 14 лет назад потерял в автокатастрофе зрение, любимую женщину, творчество. Он даже отказался от собственного имени и живет под псевдонимом, предпочитая думать, что умер в той страшной аварии. Неожиданное появление в его жизни человека из прошлого заставляет Матео  вспомнить о том, что предшествовало трагедии -  своему помощнику Диего он рассказывает, как снимал фильм «Девушки и чемоданы» (его фрагменты становятся отдельной сюжетной линией), главную роль в котором исполняла его возлюбленная Лена  -  официальная подруга  чилийского олигарха, который являлся инвестором картины… 

Любой подробный пересказ лишает фильм какого-либо смысла, т.к. фабульные линии решены в стиле «Санта-Барбары»: слепота, рак желудка в финальной стадии, падение с лестницы, неожиданное отцовство через 20 лет… Абсурдность использования откровенных штампов подчеркивается обращением к самопародии, флешбекам и архетипичным персонажам: в сюжете эксцентричной комедии, которую снимает Матео, угадываются легендарные альмодоваровские «Женщины на грани нервного срыва», а в качестве героев центрального сюжета выступают излюбленные ролевые мoдели - красавица легкого поведения, неприятный гей, некрасивая мать-одиночка, женоподобный юноша и др. Кроме того, драматизм усиливает рамочная композиция – события реального времени прерываются воспоминаниями, в которые вклиниваются фрагменты фильма Матео, а параллельно снимается документальный фильм о фильме, участниками которого становятся главные герои…

Сюжетной и словесной абракадабре режиссер отводит вторичную роль – совершенно не важно, кто кому кем приходится  и что значат те или иные слова; своими манипуляциями Альмодовар предлагает воспринимать сюжет лишь как пространство для рождения нужного состояния. На передний план выходит красота, которая не спасает мир и не используется во благо, но губит все вокруг и усугубляет противоречия. Философия испанского кино остается вечной вариацией на тему Кармен -  в прочтении Альмодовара она символизирует недостижимое, которым каждый хочет обладать  через саморазрушение и боль.

Красота у Альмодовара – это непременно Женщина. Несмотря на гомосексуальный имидж,  режиссер всегда называл себя феминистом и рифмовал все самое сокровенное и личное с образами прекрасных актрис – в свое время  его музами были Кармен Маура (Carmen Maura) , Виктория Абриль (Victoria Abril), Мариса Паредес (Marisa Paredes) , Пас Вега (Paz Vega), Джеральдина Чаплин (Geraldine Chaplin). Период зрелого творчества мастера проходит под знаком увлеченности Пенелопой Крус (Penélope Cruz), которую он называет символом женственности и квинтэссенцией красоты. Мужские персонажи картин испанского гуру оказывались гомосексуалистами или транссексуалами не случайно – это помогало им приближаться к тайне «вечной женственности». В «Разомкнутых объятиях» однополые отношения ушли в далекий фон и упоминаются лишь в теме эпизодического персонажа, поскольку на этот раз автор попытался изобрести формулу новой органики. У Альмодовара безусловная красавица Крус давно стала невероятной характерной актрисой, наполняющей сюжетное пространство настолько, что всякий раз рождается ощущение: без нее эта картина ничего особенного не представляла бы. Стоит заметить, что от фильма к фильму актриса становится все совершеннее, а созданные специально для нее кадры – все более чувственными и личными.

Все действующие лица «Разомкнутых объятий» не случайно связаны с кинопроизводством - процесс дублирования реальности удваивает человека и распыляет его суть. Так, Рэй Икс спустя 14 лет полностью меняет внешность, имя и имидж, Матео  Бланко живет под вымышленным именем Харри Кейн, а Лена, разрывающаяся между двумя мужчинами, даже на съемочной площадке воплощает два главных женских киноархетипа – Одри Хепберн и Мэрилин Монро… Перемешивая жизнь и кино, придумывая «фильм в фильме», Альмодовар в финале заставляет ослепшего режиссера заново монтировать старую картину, вкладывая в его уста многозначное: «Кино должно иметь конец - даже если оно делается вслепую», что звучит практически как сакраментальное «Рукописи не горят».